Форпост - 3 - Страница 40

К оглавлению

40

Сейчас такого не получалось. Никак.

Все люди, что жили в Севастополе и Юрьево, кроме Олега, Семёныча и Юрки, были зависимы. У них не было ничего. Даже дома, в которых они жили, принадлежали ему, Ивану Маляренко. Даже кровати, на которых они спали, даже ложки, которыми они ели. Всё принадлежало ему.

И это Ванюше не нравилось. Так вечно продолжаться не могло — рано или поздно любая система, основанная на принуждении и зависимости, рухнет. Маляренко был невеликим политологом, но и совсем уж тупым то он тоже не был. Надо было что-то делать. И срочно. Пока народ занят выживанием и его собственные позиции выглядят незыблемо.

Белокурый вихрь влетел в спальню, сбросил с себя одеяло и растянулся на кровати, болтая босыми ногами в воздухе. Следом, вытирая руки о фартук, в комнату вошла Таня и устало упала рядом со старшей.

Маляренко улыбнулся.

«Лиха беда начало!»

Семейный совет прошёл лёжа на кровати, в тёплой, дружественной атмосфере.

— Да. Я с тобой согласна. Эта барщина — чушь полная. И оброк. Феодализм какой-то.

Таня половину не поняла, но согласно кивнула подруге, а Иван почесал репу.

— Думаю, пора приватизацию проводить.

— Чего?

— Всего. Всё, что у нас есть — будем продавать. И только за деньги. Семёнычу — его склад и мастерскую. Юрке — его ферму.

— А Олегу — его армию?

— Ну канешна! Щаззз!

— Всем жителям продадим их дома. Вернее — заставим выкупить. На нормальных условиях. Надо будет — кредит им дадим. Беспроцентный.

— С процентами! Пусть с маленькими, но с процентами!

Главный казначей и бухгалтер Мария Сергеевна была неумолима.

— Продадим всё. Мастерские, дома, орудия труда. Продадим всё, кроме кораблей. Верфь — государственная!

— То есть твоя?

В голосе Маши царил сарказм.

«Ну да… царёк-демократ! Государство — это я!»

Ваня скуксился.

— А что делать? Иначе по миру пойдём.

Женщины подобрались — по миру идти им не хотелось. Тем более с детьми.

— А потом налог введу. Денежный. Никакого натурального обмена. Вот с этого и будем жить. И довольствие дружинникам, и школу Бориса будем с этого оплачивать. Ну и торговлю внешнюю тоже только через нас.

— А если Виталик и Олег…

— Да ради Бога! Налог с торговли, таможенные пошлины и долю малую в предприятии!

Жёны задумчиво переглянулись, а Иван ласково провёл ладонью по их перепутанным волосам.

— Подумайте, как это сделать аккуратно, умно и правильно. Хорошо?

Маша деловито кивнула, а Таня резко села и отвернулась.

— Ты когда уйдёшь?

— Скоро.

— Возьми меня с собой. Я боюсь тебя отпускать одного. Здесь, — женщина положила ладонь Вани на свою грудь, — болит. Пожалуйста!

Маша встревожено посмотрела на подругу.

— Ну что ты, радость моя. Не тревожься. Всё будет хорошо.

Маляренко целовал своих любимых и шептал, шептал, шептал…

Ранним солнечным апрельским утром «Беда» ведомая капитаном Маляренко вышла в свой очередной поход. С Иваном шёл его бессменный моторист Франц и лейтенант Ермолаев или, попросту, Игорёк.

На пирсе, провожая лодку, столпился народ. Хмурый и недовольный Олег. Жутко деловой Семёныч. Шумные женщины и дети. Под ногами беспокойно крутились собаки.

Ваня высунулся из рубки и улыбнулся заплаканным жёнам.

— Я скоро вернусь!

Бимка вдруг сел на задницу, словно маленький человечек, и, впервые на проводах «Беды» горестно завыл.

Глава 2
В которой выясняется что негры — тоже люди, а Иван не успевает удивиться

Абдулло попробовал закопаться ещё глубже, но времени не хватило — за хлипкой стеночкой хижины раздались резкие голоса пришельцев и отчаянный, с хрипом, вопль Маду. Старый сенегалец придавил своим тощим телом Анжелу, зажав ей рот ладонью, и натянул на голову рваную циновку. Эта яма в бывшей хижине мсье Фарика, в которой старый слуга хранил кое-какие продукты, была последним убежищем во всём поселении куда не добрались захватчики. Десяток вооружённых мечами белых солдат согнал в соседнюю хижину всех тех, кто не успел убежать и, оставив нескольких охранников, принялся прочёсывать другие дома. Это было последнее, что успел рассмотреть Абдулло, перед тем как нырнуть в спасительное убежище.

На улице раздались женские крики и плач, и громкий гогот пришельцев. Глаза Анжелы сильно расширились.

«Это же…»

Белые женщины, жившие в посёлке, умоляли пощадить их детей. Временами они перескакивали на ломаный английский, который Анжела, стараниями Фарика, неплохо освоила, и умоляли, умоляли. Наверху громко пролаяли на неизвестном языке, следом сразу раздались жуткие хрипы и нечеловеческий, переходящий в ультразвук вой матерей.

Абдулло крепче прижал ладонь ко рту забившейся в ужасе девушки.

«Молчи, дочка. Только молчи»

Там. На улице. Рядом с их домом чужаки только что убили чёрных детей белых женщин из их посёлка. Старика колотило.

«Как же так можно! Это же дети! Они же совсем маленькие!»

О себе в этот момент старик вообще не думал.

Грубый голос снова подал команду, раздались глухие удары и крики женщин смолкли. Только из соседней хижины доносилось тихое «в-ва-а». Это плакали жители посёлка.

Рука старика плотно закрыла рот и Анжела, захлёбываясь в слезах, начала задыхаться.

— Абду… пусти.

Старик убрал руку и посмотрел своими воспаленными гниющими глазами в чистые глаза Анжелы.

— Всё будет хорошо.

Последнее что успела увидеть бывшая жена мсье Фарика перед тем как потерять сознание — слёзы на морщинистых щеках своего вечно невозмутимого слуги.

40